Хохот охранника эхом прокатился по комнате. Харри тоже улыбнулся. Только отдыхающая примадонна из стали и дерева высокомерно молчала.
— Тогда понятно, почему вы скомандовали прикрыться. А что тот несчастный экскурсовод? Стал актером?
— К несчастью для него и к счастью д-для сцены — нет. Но из театра он не ушел. Сейчас работает осветителем. Д-да, я забыл, вы же его видели.
Харри незаметно принюхался. Под ногами звякнули цепи. До чего же жарко!
— Да. Да, точно. Он ведь теперь носит контактные линзы?
— Нет. Он говорит, л-лучше, когда он видит сцену нечетко. Г-говорит, что тогда видит целостную картину, а не какие-то детали. Очень странный п-парень.
— Очень странный, — подтвердил Харри.
Через несколько лет Кристина вернулась в Осло. От друзей Харри знал, что она привезла с собой двухлетнюю девочку, но англичанин остался в Лондоне. И однажды вечером он увидел ее в «Сардинах». Подошел поближе и заметил, как сильно она изменилась. Кожа поблекла, безжизненные волосы растрепаны. При виде Харри она улыбнулась как-то испуганно. Он поздоровался с Кьяртаном, «музыкантом», с которым, кажется, встречался и раньше. Она болтала о пустяках, нервно и торопливо, не позволяя Харри задать ей вопросы, которые, она знала, у него были. Потом она заговорила о планах на будущее, но в глазах ее уже не было прежнего блеска, она не жестикулировала быстро, как раньше, движения стали медленными и вялыми.
Кажется, в этот момент она заплакала, но Харри был настолько пьян, что точно уже не помнил.
Кьяртан ушел и вернулся снова, прошептал что-то на ухо Кристине и, высвобождаясь из ее объятий, снисходительно улыбнулся Харри. Потом все ушли, и Харри с Кристиной остались в пустом баре одни, среди сигаретных пачек и разбитых стаканов, и просидели до закрытия. Нельзя сказать точно, кто кого дотащил до двери и кто предложил поехать в гостиницу, но так или иначе, они оказались в «Савойе», где, опустошив мини-бар, доползли до постели. Харри предпринял отчаянные поползновения, но было поздно. Уже поздно. Кристина лежала, зарывшись лицом в подушку, и плакала навзрыд. Проснувшись, Харри шмыгнул вон из номера и на такси добрался до «Посткафе», которое открывалось на час раньше других забегаловок. И, сидя там, он понял, насколько было поздно.
— Да?
— Извини, что так поздно звоню, Лебье. Это Харри Хоули.
— Хоули? Что случилось? Сколько сейчас в Норвегии?
— Не знаю. Слушай, я не в Норвегии. Ерунда вышла с самолетом.
— Что еще?
— Он меня не дождался, скажем так. А поменять билет не так-то просто. Ты мне должен кое в чем помочь.
— Выкладывай.
— Встретимся у квартиры Отто Рехтнагеля. Прихвати с собой отмычки или, если ты с ними не в ладах, — лом.
— Ладно. А в чем дело?
— Все путем. Appreciate it, mate.
— Все равно не спалось…
— Алло?
— Доктор Энгельзон? Я по поводу трупа, меня зовут…
— Да мне плевать, как вас зовут! Время… три часа ночи, спросите доктора Хансона, у него сегодня дежурство. Спокойной ночи.
— Плохо слышно? Я сказал, спокой…
— Это Хоули. Не бросайте трубку, пожалуйста.
— Тот самый Хоули?
— Рад, что вы меня запомнили, доктор. В квартире, где нашли тело Эндрю Кенсингтона, я обнаружил кое-что интересное. Мне нужно посмотреть на него, то есть на его одежду. У вас ведь она осталась?
— Да, но…
— Через полчаса встретимся у морга.
— Дорогой мистер Хоули, но я на самом деле не…
— Не заставляйте меня повторять, доктор. Исключение из ассоциации врачей, иски от родственников, газетные статьи… продолжать?
— Все равно я не успею через полчаса.
— Сейчас на улицах пробок нет, доктор. Думаю, вы успеете.
Маккормак вошел в кабинет, закрыл дверь и встал у окна. Всю ночь шел дождь — летняя погода в Сиднее, как всегда, была переменчивой. Маккормаку было за шестьдесят, он достиг того возраста, когда полицейские уходят на пенсию, и, как многие пенсионеры, когда оставался в комнате один, разговаривал сам с собой.
Обычно он бросал короткие будничные замечания о вещах, на которые другие, по его мнению, внимания не обращали.
— Сегодня ведь тоже не распогодится? Нет, конечно же нет, — говорил он, слегка покачиваясь на каблуках и поглядывая на свой город. Или:
— Сегодня пришел раньше всех. Да, да, да…
Он повесил пиджак в шкаф и вдруг обнаружил в комнате какое-то шевеление. Мужчина на диване, которого он сразу не заметил, чертыхался, пытаясь из лежачего состояния перейти в сидячее.
— Хоули? — удивился Маккормак.
— Извините, сэр. Я думал, ничего, если я тут прикорну…
— Как ты здесь оказался?
— Я так и не сдал пропуск. Меня впустили. Ваш кабинет был открыт, а раз уж я все равно хотел поговорить с вами, то и зашел.
— Ты же должен быть в Норвегии. Оттуда звонили. Выглядишь отвратно, Хоули.
— И что вы ответили, сэр?
— Что ты, наверное, решил пойти на похороны Кенсингтона. Как представитель Норвегии.
— Но как…
— Ты дал авиакомпании свой рабочий телефон, и когда за полчаса до рейса ты не появился, они нам позвонили. Все было понятно. И уж совсем все стало понятно после приватной беседы с директором отеля «Кресент». Мы пытались тебя разыскать, но безуспешно. Я знаю, каково это, Хоули. Давай не будем поднимать шум — после всего происшедшего тебя можно понять. Главное, с тобой все в порядке, и следующим рейсом ты полетишь в Норвегию.
— Благодарю, сэр.
— Не за что. Попрошу секретаря договориться с авиакомпанией.