Остальным оставалось только утвердительно кивнуть.
— Кроме того, я выяснил, что еще трое членов труппы тоже ездили с «Передвижным австралийским парком развлечений». То есть сегодня в театре были еще трое, кто до того оказывался в известных местах в известное время. Может, Отто был ни в чем не виновен, а просто слишком много знал? Давайте искать там, где можно что-нибудь найти. Предлагаю начать с труппы, а не с призрака оперы, который нам не по зубам.
Уодкинс покачал головой:
— Нельзя забывать о том, что кто-то неизвестный покинул место преступления в костюме, который лежал рядом с орудием убийства. Не может быть, чтобы он не имел к этому убийству никакого отношения.
— Думаю, труппу надо оставить в покое, — поддержал его Харри. — Пока ничто не опровергает нашу версию, что именно Отто виновен во всех изнасилованиях и убийствах. А причин убить маньяка — множество. Во-первых, может, убийца был во всем замешан, знал, что Отто скоро арестуют, и боялся погореть вместе с ним. Во-вторых, убийца мог и не знать заранее, сколько у него времени, — он мог выпытать это у Отто. А в-третьих, вдумайтесь в произошедшее… — Он закрыл глаза. — Понимаете? Убийца — нетопырь. Нарадарн!
— Что-что? — спросил Уодкинс.
Маккормак рассмеялся.
— Кажется, наш норвежский друг углубился в пустоту вслед за нашим всеми любимым детективом Кенсингтоном, — пояснил он.
— Нарадарн, — повторил Юн. — Нетопырь, символ смерти у аборигенов.
— Меня беспокоит другое, — продолжал Маккормак. — Парень мог сразу после преступления незаметно выскочить в заднюю дверь и оказаться на одной из самых оживленных улиц Сиднея, где ему ничего не стоило тут же затеряться. А он тратит время на то, чтобы надеть костюм, который наверняка вызовет подозрения у других. И в то же время не вызовет подозрений у полиции. Как будто знал, что мы будем следить за задней дверью. Если так, то как он мог это узнать?
Стало тихо.
— Кстати, как там Кенсингтон в больнице? — Маккормаку надоело жевать жвачку, и он прилепил ее под стол.
Стало совсем тихо. Только еле слышно дышал вентилятор.
— Его там уже нет, — наконец ответил Лебье.
— М-да, быстро же он выздоровел! — сказал Маккормак. — Но все равно: задействуем все оставшиеся ресурсы, потому что — уверяю вас — расчлененные клоуны привлекают большее внимание прессы, нежели изнасилованные женщины. И повторю, ребята: на газеты нам плевать нельзя. Сколько у нас начальников поснимали и посменяли из-за газетных статей! Так что если хотите моей отставки, вы знаете, что делать. Теперь — по домам, отсыпаться. Что, Харри?
— Ничего, сэр.
— Хорошо. Спокойной ночи.
Все было по-другому. Окно в номере не занавешено, и при неоновом свете Кингз-Кросс Биргитта раздевалась для Харри.
Он лежал в постели, а она стояла посреди комнаты и, не сводя с него серьезных, почти печальных глаз, постепенно снимала с себя одежду. У Биргитты были длинные ноги, стройное тело и кожа белая как снег, особенно при таком освещении. За приоткрытым окном гудел ночной город — автомобилями, мотоциклами, шарманочными звуками игровых автоматов и ритмом диско. И все это на фоне шума споров, криков и грязной ругани, казавшихся стрекотом сверчков.
Биргитта расстегивала блузку — не слишком медленно и совсем не чувственно. Она просто раздевалась.
«Для меня», — подумал Харри.
Без одежды он видел ее и раньше, но все-таки сегодня все было по-другому. Она была такой красивой, что Харри застеснялся наметившегося двойного подбородка. Раньше он не понимал ее застенчивости: почему она полностью раздевалась только под одеялом и почему, отправляясь из постели в душ, прикрывалась полотенцем. Потом понял, что дело отнюдь не в скромности или стыдливости. Просто должно пройти время, чтобы устоялись чувства, родилось доверие друг к другу. А сегодня все по-другому. Раздевание было ритуалом, и своей наготой она будто показывала, насколько она ранима. Насколько она ему доверяет.
Сердце забилось сильнее. Отчасти потому, что Харри гордился и радовался доверию этой сильной и красивой женщины, отчасти — от страха, что он недостоин этого доверия. Но больше всего — оттого, что он понял: все, о чем он думает и что чувствует, — здесь, перед ним, в блеске рекламных щитов, красном, синем и местами зеленом. На, смотри! Что, раздеваясь сама, она раздевала его.
Оставшись совсем без одежды, она продолжала стоять, и казалось, ее белая кожа освещает комнату.
— Иди сюда, — позвал он голосом скорее размытым, чем уверенным, и откинул одеяло.
Но Биргитта не шевельнулась.
— Смотри, — прошептала она. — Смотри.
Было восемь утра. Когда Харри после долгих уговоров пропустили в палату, «Чингисхан» еще спал. Но как только Харри со скрипом подвинул к кровати стул, он открыл глаза.
— Доброе утро, — приветствовал его Харри. — Как спалось? Помнишь меня? Я валялся на столе, и у меня были перебои с воздухом.
«Чингисхан» застонал. С широким белым бинтом вокруг головы он выглядел не таким опасным, как в «Крикете», где он намеревался убить Харри.
Харри достал из кармана крикетный мяч:
— Я тут потолковал с твоим адвокатом, и он сказал, что ты не собираешься подавать в суд на моего коллегу.
Харри перебросил мяч из правой руки в левую.
— Учитывая, что ты меня чуть не убил, я, конечно, очень обеспокоен судьбой моего спасителя. Но, если верить твоему адвокату, дело у тебя выигрышное. Во-первых, он говорит, что ты не напал на меня, а лишь отстранил, защищая своего друга, которому я мог нанести серьезные увечья. Во-вторых, он утверждает, что ты по чистой случайности отделался черепно-мозговой травмой — а мог бы и скопытиться от этого крикетного мяча.